Манифест космонавта
Я катастрофически тупею. На протяжении месяцев я живу словно бы в одиночной камере какого-нибудь «Белого Лебедя» — без окон, без звуков, без информации и без собеседников. Я молчу.
То есть я, конечно, много пишу и говорю — но это говорится как будто во сне, когда ты кричишь, а изо рта не доносится ни одного звука.
Я перестал испытывать культурные переживания. Меня практически ничего не трогает. Я определяю о чем будет кино и чем оно закончится еще во время титров. Для того, чтобы оценить книгу мне достаточно посмотреть на ее обложку. Я уже даже не помню, когда что-либо виденное мной заставляло меня немедленно бросить все и начать творить. Все, что я виду вокруг — имитация. Мне задают одинаковые вопросы во время интервью, я перестал ходить на любые массовые мероприятия, потому что они все похожи друг на друга до степени смешения, я не хожу на телик и на радио, потому что мне понятно все, что там будет сказано еще во время звонка референта или редактора. Я перестал писать статьи, потому что мне неинтересно писать статьи — я заранее знаю все, что будет сказано по-поводу написанного.
В стране есть человек тридцать людей, которые действительно создают новые сущности. Я практически всех этих людей знаю наперечет. Те же тысячи, десятки тысяч, а может даже и сотни, которые производят продукт, просто имитируют созданное этими тридцатью. В этом не было бы ничего страшного — это и есть фундаментальная схема взаимодействия искусства и поп-культуры. То есть нет никакой проблемы для миллионов потребителей поп-культуры. Они рады, они потребляют. А я им завидую.
Потому что я в пустоте. Я настолько быстро теряю интерес ко всему вновь созданному, что это меня пугает. Потому что сейчас мне 37 лет, а что будет через 10 лет — представить трудно. Мне кажется, с подобным сталкивается рано или поздно любой художник. Потому что художник полюбас всегда впереди публики, публика лишь догоняет художника, а когда она втыкает в что-то сделанное — художник обычно уже далеко впереди. Ведь он не будет останавливаться и ждать, пока его догонит публика.
И в этом заключается основная засада. Художник впереди настолько, что он уже в космосе. А в космосе холодно, нечем дышать, но самое главное — в космосе смертельно скучно. Там ни хуя нет.
Я в космосе. Разумеется, сейчас набежит толпа муравьев, которые будут кричать: Паркер совсем зарвался! Ты не в космосе, а в помойной яме! Ты говно! Да какой ты художнег? Ты бездарность! Ничтожество! А меня уже даже это перестало веселить.
Другой челоек скажет: твори. Но для кого? Для себя? Ну хорошо, я могу творить для себя — но ведь художнику все таки нужно признание. Ему, в конце концов, что-то и жрать надо. А для того, чтобы пожрать, мне надо остановиться, подождать публику и сыграть ей что-нибудь по заказу. «Эй, лабух, а эту можешь?» Могу, хуле. Я могу всё. Но это не приумножит мне кайфа.