Чтения имели место в запертом плотно подвале, что, как впоследствии выяснилось, не вовсе было лишено смысла. Я что, я человек, склонный к скитальчеству, и к тому же внушаемый. Позвали – пришел, жалко что ли. Ну, значит, подвал, уютно, тепло, накурено. В первом зале – организаторы, несколько происходящим напуганные, во втором – гудит что-то пахнущее. Присмотрелся – поэты.

Ну, то есть, наверное, поэты. Поэты сидят за столом. Все поэты похожи. Поэта отличают немытые волосы до плеч или длиннее, испитое лицо и неопрятная одежда. Увидите в метро такого человека – не спешите подавать, вдруг он за вдохновением спустился, а не за деньгами. Нынешние поэты – они ведь не лишены гражданского пафоса, вот и стремятся быть с народом, прут в общественный транспорт. В правилах пользования общественным транспортом написано, конечно, что лицам в пачкающей одежде вход воспрещен, но поэты ведь с богами беседуют, эрго, правила могут игнорировать. Не в бунте ли сущность, уважаемые господа обыватели, художественного творчества, в конце-то концов?!

Поэты сидели за длинным столом, и стряхивали перхоть в стаканы с водкой, а пепел – так прямо на пол. В углу пребывал с улыбкой святого мой добрый знакомый, кстати, гениальный поэт, которого мы для конспирации будем называть Всеволод Олегович.

Поздоровались. Всеволод Олегович, увы, выделялся. Глаза умные, одет в чистое, стрижен аккуратно. Трезвый практически. Я еще подумал, что, в принципе, понятно, почему другие поэты редко его с собой тусоваться берут, на что он по-детски обижается.

Решили выпить. «Там виски есть», — сказал Всеволод Олегович. Смотрю – действительно виски. Поэтов виски не интересует. Перед ними – три бутылки водки. Тридцать секунд. По две стопки. Водки нет, зато за столом десять пьяных в хлам поэтов. Страшно.

Вижу – пластиковая бутылка с чем-то прозрачным, думал – вода, хотел взять виски разбавить. Но добрый Всеволод Олегович шепнул на ухо: «Ты этого не пей. Это самогон. Его поэт Поросенкин принес». В общем, спас, наверное, меня старый друг от неметафизического, и, можно даже сказать, пищевого отравления, за что ему спасибо.

Выпив водку, поэты забрали виски, который я не очень хорошо спрятал, и тоже выпили. Потом стали читать стихи. Сперва Всеволод Олегович отличное прочел про русского сержанта, который бродит по Кавказу, как по учебнику литературы и попадает в конце концов в грузинский рай. Нет, действительно, крутая штука. Но прочел и ушел.

А вот дальше. Дальше выяснилось, что принципиальным отличительным признаком поэта, помимо вышеперечисленных (напомним, вкратце, — грязен, волосат, банку не держит), является еще и бездарность. Бездарность текста поэт искупает качеством исполнения – он воет, трясет головой, пускает слюни, сопли и матерится. Причем матерится даже если собственно в тексте мата нет, так, в качестве, что ли, ремарки.

Страшное это дело, поэзия.

Я отступил в загон к организаторам, и строго спросил, есть ли еще виски. «Сходи, купи», — выкрутились, хитрые, черти. Сходил, купил, но тут поэты как раз охрипли и пришли общаться. Выпили мой виски, чай, забытый кем-то в углу на столе две недели назад, и воду, как полагается, из крана. Я даже двух стопок не успел дернуть, чтобы не так бояться.

Пришлось бежать, благо, в тот день наша сборная в неравной борьбе вырывала победу у дрим тим Лихтенштейна, и парни столик заказали в каком-то пивняке у телевизора.