Моей большой и надежной семье
М.

Утром первого августа две тысячи шестого года, во вторник, я стоял в одних трусах перед широким подоконником забранного кованой железной решеткой окна первого этажа частного дома на Ленинградской улице Гурзуфа. Я написал это длинное предложение вовсе не для того, чтобы показать вам, как хорошо я умею его согласовывать, а для того, чтобы показать максимальное количество деталей минимальным количеством слов — все таки, это Свидетельство, а не роман о жизни русской интеллигенции.

Я стоял перед широким подоконником, а на подоконнике лежал мой компьютер Apple PowerBook G4 с 12-дюймовым экраном, алюминиевый корпус, 512 мегабайт памяти, 64 мегабайта видеопамяти, 80 гигабайт винчестер, записывающий DVD-привод, 2 тысячи долларов США при заказе через интернет с бесплатной доставкой на дом. Первый этаж дома, перед подоконником окна которого я стоял, мы с семьей снимали за 100 долларов в сутки. Это вовсе не посторонние детали. Они говорят о том, что я, в общем-то, ни в чем не нуждаюсь, и почему Бог позвонил именно мне — я не знаю.

Я стоял перед широким подоконником в одних трусах и перед компьютером не просто так, а потому что писал роман. То есть, в трусах я стоял не потому что писал роман, а потому что было жарко, ведь это же Крым. А вот перед компьютером я стоял именно потому, что писал роман, и роман этот был чудо как хорош. Жена и двухлетний сын отправились на пляж, они делали так каждый день, а я, оставшись один, писал свой роман всю первую половину дня, после чего семья возвращалась, мы обедали и ехали куда-нибудь гулять. Мир был прекрасен, и мы в нем прекрасны, и роман мой был исключительно прекрасен, и все было так хорошо, что даже не верилось в то, что это может продлиться долго.

Мобильный телефон лежал слева от компьютера. Черная Motorola RAZR V3, еще две недели назад принадлежавшая моей жене. Этот телефон уже выходил из моды, и я подарил жене на день рождения Nokia 8800 серебристого цвета с лазерной гравировкой ее портрета на металлическом корпусе. Motorola вполне могла быть отправлена в кучу других старых телефонов или даже выброшена, но тут у моего гарантийного еще Sony Ericsson 910i сломалась откидная клавиатура, а пользоваться им без этой клавиатуры было проблематично, поэтому я переставил свою SIM-карту в эту самую Motorola и стал пользоваться именно ей. Все это крайне важно, потому что если бы откидная клавиатура не сломалась, Бог позвонил бы на Sony Ericsson, и эта компания могла бы писать потом на своих рекламных биллбордах: именно на телефон нашего производства позвонил сам господь Бог! Но если ты хочешь, чтобы на телефон твоего производства позвонил господь — будь добр сделать откидную клавиатуру так, чтобы она не ломалась хотя бы на гарантии, иначе Бог позвонит на телефон какой-нибудь другой марки, что он, собственно, и сделал. Поэтому писать на своих рекламных биллбордах о том, что Бог звонит именно на их телефоны, может компания Motorola. Мне кажется, что Бог — это все же несколько круче, чем даже Мария Шарапова, которую рисуют на рекламных биллбордах компании Motorola сейчас, до того, как я написал это Свидетельство. Сам аппарат, на который позвонил Господь, разумеется, станет святыней.

Звонок раздался в одиннадцать тридцать шесть. Я запомнил это время с точностью до минуты потому, что много раз смотрел на строчку в списке принятых звонков для того, чтобы понять — кто же, собственно, мне звонил. Но вот сам разговор я запомнил с точностью до слова, хотя слышал его всего один раз. Это является лишним доказательством того, что звонил мне именно господь Бог.

Первую фразу я не услышал. В Гурзуфе вообще не очень хорошо с сотовой связью, а я стоял внутри добротного дома с толстенными каменными стенами, пусть даже и около окна. Если звонил телефон, то мне приходилось или выходить из дома во двор, или наклоняться вперед, к самой металлической решетке на окне, чтобы радиосигнал хоть как-нибудь надежно достигал аппарата. И в том, и в другом случае первая фраза звонившего терялась в треске, помехах и заиканиях. В случае же с этим звонком ее просто не было слышно, что обычно совершенно неважно — можно и переспросить, особенно, если ты знаешь, кто звонит. Человечество сделало большой шаг вперед в своем развитии, изобретя определитель телефонного номера. После чего человечество сделало еще один шаг вперед, изобретя блокировку определения номера. И если вам звонят с номера, определение которого заблокировано, вы видите на экране телефона фразу: “Номер скрыт”. Или: “Номер неизвестен”. Но на экране черной Motorola было написано другое. Там было написано: “Частный вызов”. Что ж, оставалось узнавать звонившего по голосу. Первой фразы я не услышал. Разговор начался со второй.

— Ты где сейчас? — раздался в трубке голос Д.

— В Крыму, — ответил я, нисколько не удивившись. С Д. у нас был совместный проект, и мы как раз собирались обсудить его детали, поэтому звонка Д. я ждал.

— А когда вернешься? — спросил Д.

— В понедельник, — ответил я, немного недоумевая — мы с Д. привыкли все вопросы обсуждать по телефону, и мое присутствие в Москве ему совершенно не должно было интересовать.

— У меня неприятности, — вдруг сказал Д., и мне сразу же стало совершенно понятно, что это никакой не Д., а вовсе даже И. Я отчетливо услышал, что это именно И. Даже странно, как я мог подумать сначала, что это Д.

— Я человека сбил, — сказал И., — Взял тут у приятеля машину… И вот — убил.

Именно в этот момент мне надо было спросить: “Кто это?”, потому что я думал, что это Д., а оказалось, что это совсем не Д. — у Д. есть собственная отличная машина, и брать другую у какого-то там приятеля ему не было никакой необходимости. Более того, если бы Д. действительно сбил пешехода, то я был бы последним человеком, которому он позвонил бы с этой проблемой — кроме работы нас с Д. совершенно ничего не связывало. Я отчетливо слышал голос И., и убедиться в том, что это действительно звонит И. предполагал во время дальнейшего разговора.

— Ну, а я чем могу тебе помочь? — деревянным голосом спросил я, совершенно не понимая, что надо говорить в таких случаях.

— Мне нужно, чтобы ты вернулся в Москву, — сказал И., и после некоторой паузы добавил даже несколько назидательно: — Деньги нужны!

Честно говоря, в мои планы никак не входило возвращаться в Москву прямо сейчас. То есть, если бы я отдыхал один, вполне возможно, что я бы вернулся, но я отдыхал с семьей, и ломать им отдых из-за того, что кому-то там надо помочь, причем еще неизвестно каким образом, я не собирался. Больше того, наши отношения с И. были не настолько уж близкие, чтобы я вообще должен был ему помогать. Людей, которые бы могли вот так вот позвонить мне и потребовать, чтобы я возвращался за полторы тысячи километров для того, чтобы помочь, вообще практически не существует.

— Хорошо, — сказал я все тем же деревянным голосом, — Давай я вернусь, и тогда мы все обсудим.

Последней фразы я не услышал так же, как и первой. И., если это действительно был И., положил трубку.

С этой секунды моя жизнь переменилась.

Я сложил телефон, положил его на подоконник и посмотрел на цветы за окном. Над цветами летали пчелы.

Конечно же, это звонил И. “Мне нужно, чтобы ты вернулся в Москву”, — это так похоже именно на него. Да и денег он вполне мог у меня попросить несмотря даже на то, что сам неплохо зарабатывал. Мало ли, сколько там нужно денег, в таких-то случаях.

Я вышел во двор и присел на прогретую солнцем со скамейки.

Пару недель назад мы сидели в приятном на вид, но бестолковом ресторане на набережной Ялты и мне позвонил С. Между прочим он сказал, что И. где-то пьет. За полгода до этого И. как раз бросил пить, и я подумал — не так уж это и просто, взять да и перестать пить. А пил И., как рассказывали, основательно. Я сам не видел, но просто так люди пить не прекращают. То есть, он вполне мог начать пить снова, а по пьяному делу сбить человека, как известно, несложно.

Я встал со скамейки, потрогал большой и какой-то очень надежный кактус, росший прямо на клумбе, и снова пошел в дом.

Не было никаких сомнений, что это звонил именно И. Никаких, кроме одного. У И. тоже была своя машина, причем не просто машина, а очень хорошая машина. Я бы назвал здесь и сейчас вам марку этой машины, чтобы все стало понятно, но я не думаю, что И. от этого был бы в восторге — все же велика вероятность, что так некоторые из читателей этого свидетельства могут его узнать. У И. была машина, и поэтому фраза “взял тут у приятеля машину” выглядела лишней.

Я снова встал к подоконнику и посмотрел на экран компьютера. Мой роман был, черт возьми (нельзя писать “черт возьми”, ведь этого же свидетельство о Боге), ну хорошо, без “черт возьми” — мой роман был действительно неплох, как казалось мне вот уже три недели работы над ним. И я действительно каждое утро просыпался с предвкушением тех событий, что развернутся в романе сегодня. А после обеда, когда мы с семьей ездили по многочисленным крымским достопримечательностям и ходили в рестораны, я наслаждался тем, что работа идет, она на самом деле продвигается, я был доволен собой, я был доволен собой как никогда раньше, и ничто не мешало мне быть довольным собой и работать над моим романом, даже И., или кто там еще звонил…

Я схватил с подоконника телефон, раскрыл его и вывел на экран список принятых звонков. “Частный вызов”. 11.36. 1 августа 2006 года. Частный вызов. Если бы звонили Д. Или И., номер должен был бы определиться. По крайней мере, он всегда определялся раньше.

Я закрыл телефон, положил его на подоконник и попытался сосредоточиться на романе.

Казалось бы, чего проще — взять и позвонить И. Позвонить и спросить: “Как дела?” Но ведь я никогда не звонил ему с вопросом: “Как дела?” Это во-первых. А во-вторых, я вообще никогда не звонил ему не по рабочим вопросам. Вдруг это не он? Как я тогда буду выглядеть? А если это действительно он — как я буду выглядеть тогда? И что мне спросить? Ты никого не убивал? Убивал? Спасибо. Не убивал? Извини. Да нет, ничего, просто подумалось тут…

Я подключился к интернету через GPRS (подробности крайне важны — в Гурзуфе GPRS-роуминг от Билайна не работал, поэтому мне пришлось купить местную карточку Life), зашел в Adium (интернет-пейджер, заменяющий в операционной системе MacOSX популярную Windows-программу ICQ) и написал сотрудникам И.: Ж. и С. Обоим я задал один и тот же нейтральный вопрос: “Как дела?”, надеясь на то, что если с И. действительно что-то, то они сразу же расскажут об этом мне, потому что такая ситуация называется “контора умерла”. Однако и Ж. и С. были веселы и беззаботны. Они сказали мне, что все в порядке, и что И. на работе еще нет.

“Конечно, его нет”, — подумал я, — “Ведь он сейчас в милиции, дает объяснения”. Я словно бы видел эту картину перед своими глазами. Я отключил интернет и попытался понять, почему же И. позвонил мне, а куда как более близким и дольше знакомым ему Ж. и С. он не позвонил. А может, они все знают и просто не говорят? Может, у них так принято?

До возвращения жены и сына с пляжа я так ничего больше не написал. Два часа я ходил по дому, по двору, сидел на скамейке, смотрел на цветы, трогал кактус, снова сидел на скамейке, снова ходил по двору и заходил в дом, становился перед подоконником, смотрел на экран компьютера, открывал телефон, читал список входящих звонков, частный вызов, 11.36, закрывал телефон, смотрел на экран компьютера, снова выходил во двор… Я перебирал в памяти всех людей, кроме И., которые могли бы позвонить мне с подобным вопросом. Собственно, перебирать было нечего — с таким вопросом мне мог позвонить разве что Л., но он никогда не позвонил бы мне с подобным вопросом, потому что это как раз ему все всегда звонили с подобными вопросами. Кто еще? Но ведь некому! Некому! У меня нет друзей, кроме Л. Да нет, конечно же, это был И. У него сломалась машина и он взял у приятеля другую. По пьяному делу задавил кого-то. Никаких сомнений в том, что это был И.

И вообще, надо что-нибудь выпить. Тогда ситуация, наверняка, станет выглядеть как-нибудь иначе. Или вообще затрется, замажется новыми ощущениями. Лучший способ избавиться от чего-то беспокоящего твое сознание — удалиться это причины такого беспокойства во времени. То есть, надо подождать — все образуется.

Сегодня мы не собирались никуда ехать — у нас была заказана моторная лодка. Все зависело от погоды — вчера было сильное волнение и поэтому мы не знали точно, дадут нам эту лодку или же нет. Но в любом случае, мы не собирались никуда ехать. Все это важные детали, поскольку в любом Свидетельстве важны именно подробности — именно из них и складывается суть того или иного откровения.

Мы пообедали традиционным крымским домашним обедом — холодным шампанским завода “Новый свет” и салатом из крымских помидоров и крымского же сладкого лука. Ребенок спал, я перечитывал написанное за утро, краем глаза следя за перипетиями украинского парламентского кризиса на экране телевизора.

Если это звонил И., а у меня не было никакого сомнения в том, что это звонил И., то это означало некоторые перемены в моих планах на следующий год. Я работал на нескольких работах, и И. был моим непосредственным начальником на одной из этих работ. Если он по пьяному делу сбил человека, то никакими деньгами эту ситуацию, конечно же, не исправить. И. сядет, и работа накроется медным тазом. Не то чтобы я как-то сильно жалел об этой работе — она не была любимой, у меня вообще не бывало любимых работ. Но утраченный кусочек доходов от этой работы придется как-то компенсировать, ведь я рассчитывал траты следующего года исходя и из этого кусочка тоже. Еще один возможный вариант — сесть на место И., чтобы не губить предприятие. Но это означает такое количество дополнительной головной боли, что увеличение дохода от этой работы вряд ли покажется достаточным.

“Почему все так непостоянно?” — думал я. Вот ты живешь себе, живешь, строишь планы, расписываешь занятия, доходы и расходы, составляешь расписания и намечаешь очередные свершения. И вдруг раз — и в прямо на твои аккуратные и четко вычерченные планы падает с неба окровавленный труп неведомого тебе человека, сбитого твоим пьяным начальником на чужой машине. И на всех твоих планах разрастается огромная кровавая клякса, а ты выхватываешь их из под трупа и пытаешься оттереть, вернуть им былую аккуратность и четкость, а ничего не получается, ты только размазываешь кровь по листам и делаешь хуже, потому что — на все воля господня, и человек предполагает, а Бог — располагает.

“И зачем он брал эту чужую машину?” — думал я, как будто это имело хоть какое-то значение. Я представлял себе несчастного И., который мечется по дороге между машиной и мертвым человеком на обочине. Мне представлялось, что непременно должен идти дождь, и И. мечется в тусклом свете автомобильных фар и не знает, что ему делать. Он вытаскивает из кармана телефон и лихорадочно перебирает телефонную книжку. Звонит Ж., звонит С. Звонит мне. Стоп, но ведь если бы он звонил мне со своего телефона, то у меня определился бы номер. А там было написано “Частный вызов”. Может, он звонил из милиции? Но если бы он звонил из милиции, он вряд ли говорил бы мне, что ему нужны деньги. Кроме того, как я видел в кино, в милиции вроде бы дают сделать только один звонок, и тратят его обычно на своего адвоката или, в крайнем случае, на того, кто мог бы этого адвоката найти — на родителей там, на жену… кстати, у И. ведь есть жена и ребенок. Интересно, как же они теперь? О них-то он мог подумать? И. вообще очень неглупый парень, и он мог бы подумать. Наверняка подумал. Когда такие вещи происходят, умный человек всегда очень жалеет — ну зачем, зачем я это сделал? Зачем взял эту машину у приятеля? Зачем поехал на ней пьяный? Ведь все могло бы быть иначе. Причем не только для И., но и для его жены, его ребенка. Для меня могло бы быть иначе. Даже и для того, кого он сбил, все могло бы быть совсем иначе.

На подоконнике звякнул телефон.

“Сейчас все прояснится”, — подумал я. Наверняка это И. прислал какое-то поясняющее SMS.

Я взял телефон с подоконника и раскрыл его. SMS было прислано с неизвестного мне номера и состояло из одного слова: “Приходите”.

“Новое дело”, — подумал я прежде чем сообразил, что это пишет человек с лодочной станции. Волнение утихло и, значит, можно брать лодку.

Мы взяли лодку и отправились вдоль всего берега Гурзуфа, заглянули в Чеховскую бухту, в грот Пушкина, прошли вдоль пляжей Артека, дошли до Медведь-горы и развернулись к Адаларам. Обошли вокруг Адалар, высадились на скалу, где сто лет назад стоял ресторан “Венеция”. Там добравшаяся до скал вплавь компания молодых людей попросила нас доставить до берега девушку, которая не хотела плыть назад. Взяли и девушку, которая сидела тихо, как мышка, и неловко выпрыгнула из лодки метрах в тридцати от берега, потому что ближе мы подойти не могли — там плавали люди. Когда отчаливали от Адалар, какой-то исследователь глубин с маской и трубкой уверенно приплыл прямо в нашу лодку, причем в то место, где у нее был мотор. Хорошо, что от скал мы отходили на веслах, и этому человеку не разрубило винтом его тупую башку. Он еще долго стоял и кричал что-то нам вслед, даже и не предполагая, кто звонил мне несколько часов назад.

За всеми этими заботами неожиданная проблема И. совершенно вылетела у меня из головы. Да и разве это было так уж важно — что там случилось у И.? С работой мы как-нибудь решим, не в первый раз, а наверняка и не в последний. Лишнее подтверждение хорошо известного тезиса о том, что в мире нет ничего стабильного, и любая устойчивость всегда на поверку оказывается мнимой. Технический тезис. И он оставался бы таковым, если бы супруга не вспомнила о моем племяннике.

Она вспомнила о нем уже вечером, когда мы, отдав лодку хозяевам, возвращались к себе. Мы шли по каменной набережной и смотрели на море, ребенок охотился за кошками и мир, казалось мне, снова стал таким же, как прежде, как до одиннадцати тридцати шести утра сегодняшнего дня. Но все еще только начиналось.

Потому что как только моя жена вспомнила про моего племянника, я тут же понял, кто на самом деле звонил мне в одиннадцать тридцать шесть утра сегодняшнего дня. Это был отец моего племянника. Это был мой родной старший брат.

* * *

Даже не знаю, почему я забыл про него, когда перебирал в памяти тех, кто мог бы мне звонить по столь невеселому поводу. Но догадка о том, что это мог быть мой брат, повергла меня в настоящий ужас.

Потому что это действительно звонил он. Все сходилось. Мой брат жил в небольшом северном городе. Жена и ребенок моего брата сейчас были у родственников на юге. Мой брат вполне мог взять у приятеля машину показаться — потому что его собственной машине было двадцать лет и ездить на ней не было никакого удовольствия. Мой брат любил выпить и вполне мог сделать это перед тем, как сел за руль. Более того, он несомненно сделал это, потому что его семья была в отъезде и за ним попросту некому было уследить.

— А где сейчас А.? — спросил я у супруги, — Дома или на юге?

— На юге, — ответила супруга, — Вместе со всеми.

“Тем более”, — подумал я. Если в родном северном городе моему брату вряд ли дали бы машину покататься, то в южном городке, где жили родственники его семьи, такой простак вполне мог бы и найтись. Я уже слышал интонации моего брата, вспоминая телефонный разговор. Разумеется, он звонил с какого-то местного телефона — отсюда и “Частный вызов”. Понятно и то, зачем я нужен ему в Москве — он вот-вот должен был приехать туда, навестить наших родителей. Впрочем, если это действительно звонил он, то теперь он вряд ли приедет к нашим родителям, поскольку его наверняка задержали, арестовали, или как там это называется в подобных случаях…

Липкий, неприятный страх стал волнами распространяться по всему моему организму. Если вы думаете, что это пошлый литературный штамп — пожалуйста, думайте, но мой страх распространялся действительно по всему организму. Он был в руках, в ногах, в печени и в затылке. Он был везде. Что-то говорила жена, что-то весело кричал наш сын, о чем-то шумела людная набережная, но я не слышал ничего. Мне было страшно. Страх переливался из одной части тела в другую, отдавал в сердце и в голову, он шумел в ушах и щекотал подмышками.

Что теперь будет с мамой. Что теперь будет с мамой. Что теперь будет с мамой. Мне было страшно не за брата. Не за папу и не за себя. Даже не за семью моего брата, потому что его жена и ребенок — люди вполне себе сильные. Мне было страшно за нашу маму, а поскольку она является центром всего нашего мира, то и за весь этот мир в целом. Это катастрофа, масштабы которой грандиознее любого цунами и землетрясения. Это страшнее, чем ядерный удар по Москве, потому что атомная бомба взорвалась — и все, а мама будет находиться в состоянии постоянно происходящей трагедии годами. И все вокруг нее тоже будет этой трагедией. И все мы будем действующими лицами этой трагедии. А вот это действительно страшно.

Я сразу же позвонил родителям — просто так, на отвлеченную тему. Чтобы попытаться понять по их голосу, знают они о произошедшем, или же нет. Впрочем, если бы они знали, то сразу же позвонили бы сами. Но мой брат — сын той же самой мамы, и он не хуже моего понимает масштабы катастрофы, поэтому маме бы он не сказал. Он мог позвонить папе, а папа при маме бы не звонил, он звонил бы сам по себе, а поскольку родители в отпуске и делают на кухне ремонт, то они постоянно вместе и случая позвонить самостоятельно, вне маминого внимания, папе могло и не представиться. Поэтому я и позвонил родителям — чтобы по папиному голосу попробовать понять, произошла ли та самая катастрофа.

Судя по папиному голосу, никакой катастрофы не произошло. Родители были веселы и приветливы, я рассказал им про лодку, они расспросили про внука. Дежурный разговор, который происходит у нас каждый день. Мы с женой — хорошие дети. Мы каждый день звоним своим родителям.

Брату я позвонить не решился. Я даже не мог обсудить эту проблему с женой. Потому что это мог звонить и не брат, но ведь теперь я уже точно знаю что это брат! Но как я расскажу жене об этом? Дорогая, мне позвонил А. и сказал, что он убил человека? А вдруг это все таки был не А.? Тогда — дорогая, мне позвонил какой-то парень и сказал, что он убил человека. Я думаю, что это был А. Шизофрения.

Спустя минут сорок мне каким-то образом удалось убедить себя в том, что это был все же не А. Что по голосу это был или Д. или И., и что если бы это все таки был брат, то его жена уже давно позвонила бы моей жене. И это был тот аргумент, за который мне удалось зацепиться.

Вечером первого августа я напился. Я выпил бутылку водки только для того, чтобы хоть как-то выбросить из головы этот день. Один телефонный разговор длиной не больше минуты и еще неизвестно с кем совершенно выбил меня из колеи. Я пил водку, смотрел на жену, которая читала книгу, смотрел на спящего в нашей постели сына и думал, насколько же все это хрупко. Вот сейчас все мы вместе, нам хорошо и уютно, мы доверяем друг другу и знаем, что и что из нас может сказать и сделать. Мы знаем, чего ожидать друг от друга. Эта конструкция кажется бесконечно надежной, но достаточно всего одного телефонного разговора, всего одного оголенного провода, мокрого пола, незакрытой конфорки, идиота, выскочившего на встречную, дырки в тормозном шланге, энцефалитного клеща в траве, проходящего мимо шахида — да чего угодно достаточно для того, чтобы вся эта супернадежная конструкция перестала существовать в одно мгновение. До чего же все таки несовершенна вся эта обычная человеческая жизнь. Наверное, для защиты от всех этих опасностей люди и становятся монахами и отшельниками. Какое малодушие.

Спалось после водки так, как и должно спаться после водки — тихо и покойно. Мне было настолько хорошо, что даже утром я не сразу вспомнил, что весь мой мир, вполне возможно, уже разрушен и лежит в руинах. Пока никаких признаков тому не было, но разве же нам важны признаки? Когда у человека начинается рак легких, он поначалу тоже ничего не чувствует.

Почему-то мне казалось очень важным наступление одиннадцати часов тридцати шести минут нового дня. Почему-то я думал, что если в течение суток ничего не произойдет, то значит и катастрофы никакой нет. И что не мой брат звонил мне вчера утром, и что не он взял по пьяни машину у своего приятеля и не он задавил какого-то неведомого мне прохожего. И что не моя мама, узнав об этом, постареет сразу на десятилетия, хотя ей на середине седьмого десятка и так уже предостаточно.

Отправив до сих пор ничего не подозревавших жену и сына на пляж, я снова встал к своему подоконнику и раскрыл компьютер. Разумеется, я не мог написать ни слова. Перед глазами у меня стояла пыльная степь — то, что я помнил о южном городе, где проводила отпуск семья моего брата. Палящее солнце, степь, пыль, проселочная дорога, на обочине которой лежит некое неведомое мне тело. На месте моего сердца открылась какая-то дыра, откуда задувало холодным воздухом. Страх вернулся.

И тогда я решил позвонить своему брату.

Это было не такое уж простое решение. Мы не часто общались с моим братом — он жил на крайнем севере, я в Москве, виделись мы обычно раз в год, когда он приезжал к родителям. Мы устраивали совместный пикник, общий семейный сбор, мои родители очень радовались, это было действительно здорово — когда все собираются вместе. Теперь этого никогда больше не будет…

Мы перезванивались с братом очень редко, и только по делу. То есть, мне надо было придумать какое-то дело. Чтобы мой звонок не выглядел странным, ведь позвонить брату и поболтать с ним просто так, о погоде, я не мог — мы так никогда не делали. Я вышел во двор и попытался придумать такое дело. Можно было спросить, когда он приедет к родителям. Можно было спросить, приедет ли он один, или с семьей. Глупо, конечно — вчера он позвонил мне и сказал, что я нужен ему в Москве и что он убил человека, а наутро я ему звоню и спрашиваю: “Ты когда приедешь к родителям?” Впрочем, может это не так уж и глупо — я уточняю, когда же он приедет к родителям, чтобы тоже приехать к этому же времени. Выглядит вполне себе правильным.

Я нашел в телефонной книжке номер своего брата и нажал на кнопку “вызов”. Какой-нибудь любитель литературщины наверняка написал бы здесь, что когда он подносил телефон к уху, тот показался ему очень тяжелым. Нет, мне телефон тяжелым не показался, да и к уху я его не подносил, потому что пользовался беспроводной гарнитурой.

Раздался первый гудок. Я смотрел на экран телефона и ждал. Второй гудок. Я приготовился произнести обычное: “Привет”. Третий гудок. Может, “привет” — это слишком оптимистично? Четвертый гудок. Что он там, спит, что ли? Пятый гудок. Вряд ли он спит, когда такое… Шестой гудок…

Я уже не помню, сколько я прослушал длинных гудков прежде чем окончательно убедился в том, что на той стороне никто не берет трубку. Я нажал на кнопку отбоя.

Ну конечно. Как он может брать трубку, если его арестовали? Или задержали… хотя ведь обычно при таких происшествиях (да что там себя обманывать — преступлениях) не арестовывают, а отпускают под подписку о невыезде. Кстати, еще вопрос, как он приедет в Москву из под такой подписки. Но телефон не берет — вот что важно. Боится? Может, у него теперь проблемы с тем приятелем, у которого он взял машину? Машина-то наверняка разбита…

Так я неожиданно понял, зачем моему брату деньги. Они нужны ему не для того, чтобы заплатить ментам за закрытие уголовного дела. Мой брат ничего не понимает в подобных вопросах, да и как можно закрыть уголовное дело, когда пьяный человек на чужой машине задавил пешехода? Так не бывает.

Деньги моему брату были нужны для того, чтобы заплатить за ремонт машины приятеля. В этом не было никакого сомнения — разбитая фара, крыло, лобовое стекло. Наверняка что-то еще.

Почему-то это еще больше убедило меня в том, что мне звонил именно старший брат. То есть, катастрофа произошла. Значит, надо позвонить жене моего брата — раз уж теперь я точно знаю, что это случилось, то и повод для звонка не нужен — Н. сразу же мне все сама и расскажет.

Я полез в телефонную книгу и, пролистав его из конца в конец три раза, с удивлением понял, что у меня нет номера жены моего брата. Собственно, удивляться тут было нечему — я жене моего брата не звонил ни разу в жизни, с ней переписывалась и перезванивалась только моя жена и наша мама. Тогда я послал на телефон брата SMS с вопросом: “Ты когда в Москве будешь?”. До возвращения моей жены и сына с пляжа ответа на это SMS не было.

Они вернулись как обычно — около полудня, когда солнце становится самым жарким. Пока жена готовила сыну поесть, я схватил ее новенький телефон, нашел в книге номер жены моего брата и отправил ей сообщение: “Вы как поедете?”

И стал ждать ответа.

Мы покормили ребенка. Ответа не было. Жена уложила сына спать. Ответа не было. Мы сели обедать сами. Ответа не было.
Все подтвердилось. У них там происходит какая-то драма. Иначе она давно бы ответила.

Мы с женой пили шампанское, ели салат из помидоров с луком, она читала Акунина, я смотрел на экран телевизора, где по кругу гоняли какие-то очередные выступления Ющенко и Януковича. Смотрел, но не слышал.

“Зря я так убиваюсь”, — думал я. Надо было наслаждаться последними мгновениями спокойной жизни, на построение которой мы потратили столько лет, усилий и денег. Через несколько часов все это развалится как карточный домик, надо будет ехать в Москву, успокаивать мамины истерики, наверняка ссориться с кем-то из родственников, которые будут требовать от меня решения проблем, которые я решать не умею.

Последние часы нормальной, спокойной жизни.

— Куда поедем сегодня? — спросила супруга.

— Не знаю, — пожал я плечами.

— Тогда на “Поляну сказок”, — сказала супруга.

Я кивнул. Мне было стыдно перед ней. Стыдно, что я испугался признаться. Не рассказал ей о том, что происходит. А может, жена брата уже позвонила моей жене и все рассказала? Может, К. все знает и только делает вид, что не знает? Конечно, моя жена никогда бы не стала молчать, если бы я о чем-то не знал. Но она знала, что я тоже знаю о катастрофе, и не говорила со мной на эту тему именно потому, что не хотела меня лишний раз нервировать… Это было возможно.

Я посмотрел на жену. Она почувствовала мой взгляд, подняла голову от романа, посмотрела на меня и улыбнулась. Я улыбнулся в ответ.
Мы так часто все понимаем друг о друге, но боимся признаться… От этого в человеческих взаимоотношениях происходит много неприятно. Это… это как бы недоверие… как бы… неловкость какая-то…

Все полтора часа, пока спал ребенок, я ждал от телефона жены сигнала о входящем сообщении. Но он молчал. Пару раз я украдкой от К. даже брал этот телефон и проверял на нем папку “Входящие” — но в ней сообщений от жены моего брата не было.

Когда мы выехали со двора, чтобы отправиться на “Поляну сказок”, я снова позвонил родителям. Просто так, чтобы сказать о том, что мы поехали кататься. Голос моего папы был по-прежнему весел. Они еще ничего не знали.

Я вспомнил, как наша семья уже стояла однажды на пороге такой катастрофы. Больше десяти лет назад, когда я еще даже не познакомился со своей женой, у папы обнаружили опухоль сезеленки. Он вполне мог умереть, и мама, а она у нас врач, буквально вытащила его с того света. Но тогда, больше десяти лет назад, я находился еще в каком-то вегетативном состоянии. Я не ощущал ценности того, что вокруг меня, потому что вокруг меня тогда еще, в общем-то, ничего не было. И вообще, почему человек так глупо устроен, что начинает понимать ценность родителей только тогда, когда им уже не так уж и долго осталось? Почему люди такими созданы, ведь это же дикость. Я посмотрел в салонное зеркало заднего вида на своего сына, который сидел сзади в своем детском кресле. Он улыбался. Как так получается? Сейчас он нас любит больше всех людей на свете. Потом он будет нас ненавидеть, как все подростки ненавидят своих родителей. А потом, когда мы с женой уже станем старыми, он снова будет нас любить… или не будет?

Только тут я вдруг понял, что сегодня в одиннадцать тридцать шесть мне никто не звонил. То есть, со времени таинственного звонка, впрочем, уже никакого не таинственного, а звонка моего брата, прошло уже больше суток. И никакого продолжения этой истории не было. Это, конечно же, странно, но мало ли, как бывает.

“Поляна сказок” оказалась расставленным в лесу набором деревянных и бетонных скульптур разной степени уродливости. Ребенок радостно бегал от одной фигуры к другой, жена фотографировала его на каждой, а я ходил и пустыми глазами смотрел по сторонам. Мы купили по бутылке пива, жена спросила, почему я такой грустный. Я ответил, что я не грустный. Простые и банальные вещи. Конечно же, она все чувствует — мы десять лет вместе, мы все друг о друге знаем. Мы бесконечно доверяем друг другу.

Пиво мне не помогло. Страха уже практически не было, было ощущение какой-то обреченности. Самое тяжелое — это пережить момент, когда все откроется. Когда узнает мама. Дальше уже будет проще. Еще проще будет, когда определится судьба брата. Условия жизни станут ясны, и надо будет к ним лишь приспособиться. А мы приспособимся. Мы сумеем. И не к такому приспосабливались.

— Это ты написал Н. про приезд? — вдруг спросила жена, вертя в руках телефон.

— Да, — ответил я, внимательно следя за состоянием супруги. Она была совершенно нормальной.

— И что она пишет? — спросил я.

— Пишет, что А. приедет пятого, а пятнадцатого поедет назад.

Вот так вот. С одной стороны, Н. ничего не написала про происшествие и не позвонила. Это вселило в меня призрачную надежду. С другой стороны, она сказала, что брат через несколько дней вернется назад, на юг. Зачем?

Некоторое время я пытал жену, зачем ему возвращаться назад, если он уже приедет в Москву. То есть, я понимал зачем — он приедет, возьмет у меня деньги, и поедет назад, разбираться. Но ведь если он под подпиской о невыезде, он не может никуда ехать. Впрочем, он может и поехать, наплевав на эту подписку — с моего брата станется.

Мой племянник, отдыхающий вместе с семьей на юге, сломал ногу. Кроме того, жена моего брата собирается брать с собой на север больную маму. Вроде бы все это — поводы для того, чтобы мой брат вернулся обратно и помог семье ехать. С другой стороны, гипс племяннику уже сняли, а он здоровый восемнадцатилетний лоб, и вполне мог бы заменить отца в этом путешествии. Я мучил жену расспросами, а она сама не знала деталей и никак не понимала, чего это я к ней пристал. Настроение мое, однако, улучшилось, и я даже посетил вместе с сыном комнату смеха.

После “Поляны сказок” мы отправились в зоопарк. Там мне стало еще веселей. Я все больше убеждался в том, что если жена моего брата спокойно ответила моей жене про сроки приезда брата, то значит, ничего не произошло. Мне очень хотелось верить в то, что ничего не произошло. Я очень боялся за свой аккуратный и добрый мир.

Вечером мы пили пиво, причем по причине плохого знания украинского языка умудрились купить крепкое и не заметить этого. Только утром, проснувшись с больной головой, я понял, в чем была наша ошибка.

Эта мигрень словно бы отключила меня от того, что случилось два дня назад. Мы продолжали жить, как обычно, я снова писал роман, мы каждый день разговаривали с родителями и никаких признаков непорядка не чувствовали. К моменту нашего отъезда в Москву через несколько дней я практически не вспоминал о таинственном телефонном звонке, сделанном мне первого августа две тысячи шестого года в одиннадцать часов тридцать шесть минут утра.

Собственно, на этом мое Свидетельство и завершается. Это Свидетельство тем более честно, что на момент моего возвращения в Москву я даже и не догадывался о том, что мне звонил именно господь Бог. Я продолжал бояться, что мне звонил мой старший брат до тех пор, пока не встретился с ним в Москве, а даже и дольше — пока мы в первый раз не остались с ним наедине. Я отвозил его на вокзал, откуда он должен был ехать к своей семье, и всю дорогу ждал, что вот сейчас он закурит, помолчит с полминуты и скажет: “Кстати, насчет того моего телефонного звонка”. Но он так ничего и не сказал мне. Мы попрощались, и он уехал. Именно тогда я в первый раз подумал о том, что мне мог звонить сам господь Бог. Потому что трудно представить себе человека, который несколькими совершенно банальными словами переворачивает всю твою привычную картину мира.

Еще около недели я не видел И. Хотя мой брат и оказался непричастным к таинственному звонку, но ведь И. вполне мог позвонить мне с подобным вопросом, и забывать об этой вероятности не следовало. И я ждал этой встречи с И. с некоторым опасением, впрочем, не идущим ни в какое сравнение с тем ощущением полного апокалипсиса, который был у меня второго августа, когда я знал, что это звонил мой брат.

Мы встретились с И. в ресторане “Баку”, и разговаривали о делах, с нами был О., и чем дальше мы разговаривали, тем больше я уверялся в том, что мне звонил не И., а именно сам Господь. И что я обязательно должен рассказать об этом окружающим меня людям. Рассказать им о том, что наш мир иллюзорен. Мы существует постольку, поскольку нам позволяет существовать высшая сила. В любой момент жизни этой высшей силе может взбрести в голову все, что угодно. Бог может тряхнуть зачесавшейся пяткой, и половину населения земного шара смоет тридцатиметровой высоты цунами. Бог может заскучать, и от нечего делать наслать на двенадцатилетнюю девочку лейкемию. Бог может смеха ради загнать в здание школы полторы тысячи малолетних детей, а через пару дней шарахнуть по чердаку этой школы термобарической гранатой “Шмель”. Бог может повысить цены на нефть, ввести в школах курс основ православной культуры, захватить в заложники израильского солдата и сбросить с двенадцатикилометровой высоты самолет с пассажирами. Богу ничего не стоит убить президента, родить президента, отдать долги Парижскому клубу или отправить Крым на морское дно. Бог может сунуть под колеса вашего автомобиля пешехода, или вас сунуть под колеса какого-нибудь автомобиля с пьяным водителем. Бог может напоить этого водителя, а может устроить ему симпатичный сердечный приступ, он может привезти из Таджикистана тонну героина, а может задушить шестилетнюю американскую королеву красоты, а потом обвинить в этом неповинного человека, и в качестве приятного бонуса — долбануть бронированным “Мерседесом” с принцессой на заднем сиденьи о бетонную колонну какого-нибудь парижского тоннеля. Бог может все. Он может привести в Москву Мадонну и выиграть чемпионат мира по футболу. Он может изобрести водку и интернет, подарить людям ядерное оружие и научить Усаму Бен Ладена, в какое именно место здания WTC надо направить угнанный самолет. Бог может сочинить Yesterday и “Нас не догонят”, он может потопить “Титаник”, а потом снять про это кинофильм с бюджетом в триста миллионов долларов. Бог запросто может устроить революцию — хоть коммунистическую, хоть демократическую, а хоть и исламскую. Бог может съесть всех людей, а потом заменить их новыми, с рогами и хвостом, произошедшими уже не от обезьян, а от буйволов. Он может отравить водопроводную воду, взорвать метро в Лондоне и создать скульптуру Зураба Церетели. Ему все это ничего не стоит, поверьте.

А еще он может позвонить тебе на мобильный телефон утром любого дня, а может даже не утром, а ночью, и сказать что-нибудь такое, что испортит тебе жизнь раз и навсегда. Или же наоборот — сделает твою жизнь такой, какой у тебя её никогда не было.

Он может все. Имейте это в виду, пожалуйста.

Dixi.

Москва, 18 августа — 2 сентября 2006